Розановъ всталъ, отвелъ меня въ сторону и сказалъ потихоньку:
— Весь расчетъ на обѣдъ. Можетъ быть, онъ еще развернется. Мы съ хозяиномъ уже условились: васъ онъ посадитъ рядомъ. А мы около васъ. Вы его разговорите. Съ нами онъ такъ говорить не станетъ — онъ любитъ дамъ. Непремѣнно затроньте эротическія темы. Тутъ онъ будетъ интересенъ, тутъ надо его послушать. Это можетъ выйти любопытнѣйшій разговоръ.
Обернувшись, встрѣтила два острыхъ, какъ шпильки, глаза. Распутина, видимо, обезпокоила наша тайная бесѣда съ Розановымъ. Задергалъ плечомъ и отвернулся.
Пригласили къ столу. Распутинъ пилъ быстро и много и вдругъ, нагнувшись ко мнѣ, зашепталъ: — Ты чего же это не пьешь-то? Ты пей. Богъ проститъ. Ты пей.
— Да я не люблю вина, оттого и не пью.
Онъ посмотрѣлъ недовѣрчиво.
— Пустяки! Ты пей. Я тебѣ говорю: Богъ проститъ. Богъ проститъ. Богъ тебѣ многое проститъ. Пей!
— Да я же вамъ говорю, что мнѣ не хочется. Не буду же я насильно пить?
— О чемъ онъ говоритъ? — зашепталъ слѣва Розановъ. — Вы заставьте его громче говорить. Переспрашивайте, чтобы громче, а то мнѣ не слышно.
— Да и слушать нечего. Просто уговариваетъ вино пить.
— А вы наводите его на эротику. Господи! Да неужели не умѣете повести нить разговора?
— Да не мучьте вы меня! Вотъ тоже нашли Азефа-провокатора. И чего ради я буду для васъ стараться?
Я отвернулась отъ Розанова, и два острыхъ распутинскихъ глаза, подстерегая, укололи меня.
— Вотъ, — сказалъ, — ты смѣешься, а глаза-то у тебя какіе — знаешь? Глаза-то у тебя печальные. Слушай, ты мнѣ скажи — мучаетъ онъ тебя очень? Ну, чего молчишь?.. Э-эхъ, всѣ мы слезку любимъ, женскую-то слезку. Понимаешь? Я все знаю.
Я обрадовалась за Розанова. Очевидно, начиналась эротика.
— Что же вы такое знаете? — спросила я громко, нарочно, чтобы и онъ повысилъ голосъ, какъ это многіе невольно дѣлаютъ. Но онъ снова заговорилъ тихо:
— Какъ человѣкъ человѣка отъ любви мучаетъ. И какъ это надо, мучить-то — все знаю. А вотъ твоей муки не хочу. Понимаешь?
— Ничего не слышно! — сердито съ лѣвой стороны ворчалъ Розановъ.
— Вотъ когда ты придешь ко мнѣ, я тебѣ много разскажу, чего ты — и не знала.
— Да вѣдь я не приду?
— Спросите у него про Вырубову, — шепталъ Розановъ. — Спросите про всѣхъ, пусть все разскажетъ, и главное, погромче.
— Милай! Вотъ принеси-ка сюда листочки съ моими стихами, что вы давеча на машинкѣ-то отстукивали.
«Милай» живо сбѣгалъ за листками. Распутинъ раздалъ. Всѣ потянулись. Листьевъ, переписанныхъ на машинкѣ, было много — на всѣхъ хватило. Прочитали. Оказалось стихотвореніе въ прозѣ, въ стилѣ «Пѣсни Пѣсней», туманно-любовное. Еще помню фразу: «Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснѣе ихъ, потому что любовь есть Богъ». Это, кажется, и была единственная понятная фраза. Остальное было наборъ словъ. Пока читала, авторъ, очень безпокойно оглядывая всѣхъ, слѣдилъ за впечатлѣніемъ.
— Очень хорошо, — сказала я.
Надежда Лохвицкая
